Неточные совпадения
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много
шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я
не противоречил княгине,
хотя знал, что она говорит вздор.
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться
не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным
шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить
не хочу;
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам;
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки,
шум и брань!
Хотя все сундуки были еще на ее руках и она
не переставала рыться в них, перекладывать, развешивать, раскладывать, но ей недоставало
шуму и суетливости барского, обитаемого господами, деревенского дома, к которым она с детства привыкла.
— Как только услышал я на заре
шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и,
не надевая его, побежал туда бегом; дорогою уже надел его в рукава, потому что
хотел поскорей узнать, отчего
шум, отчего козаки на самой заре стали стрелять.
— Никакой
шум и драки у меня
не буль, господин капитэн, — затараторила она вдруг, точно горох просыпали, с крепким немецким акцентом,
хотя и бойко по-русски, — и никакой, никакой шкандаль, а они пришоль пьян, и это я все расскажит, господин капитэн, а я
не виноват… у меня благородный дом, господин капитэн, и благородное обращение, господин капитэн, и я всегда, всегда сама
не хотель никакой шкандаль.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые
хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на
шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги
не стоят».
— Ich danke, [Благодарю (нем.).] — сказала та и тихо, с шелковым
шумом, опустилась на стул. Светло-голубое с белою кружевною отделкой платье ее, точно воздушный шар, распространилось вокруг стула и заняло чуть
не полкомнаты. Понесло духами. Но дама, очевидно, робела того, что занимает полкомнаты и что от нее так несет духами,
хотя и улыбалась трусливо и нахально вместе, но с явным беспокойством.
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с
шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого,
хотя сама
не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
— Но все-таки суда я
не хочу, вы помогите мне уладить все это без
шума. Я вот послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если…
не очень, — завтра сам пойду к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
Дни потянулись медленнее,
хотя каждый из них, как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и
шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал
не так внимательно, и все, что люди делали, говорили, отражалось в нем, как на поверхности зеркала.
Все это совершилось удивительно быстро, а солдаты шли все так же
не спеша, и так же тихонько ехала пушка — в необыкновенной тишине; тишина как будто
не принимала в себя,
не хотела поглотить дробный и ленивенький
шум солдатских шагов, железное погромыхивание пушки, мерные удары подков лошади о булыжник и негромкие крики раненого, — он ползал у забора, стучал кулаком в закрытые ворота извозчичьего двора.
За углом — шумели, и
хотя шум был
не силен, от него кружилась голова. Дождь сыпался гуще, и голова лошади, высунувшись из-за угла, понуро качалась.
— Видишь, и сам
не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя
не тронет; ни
шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто
не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько
хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— Есть ли такой ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около вас,
хотя бы сам был далеко, чтобы вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица вашего существования, и что вы сами носите в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что
не одними только своими глазами смотрите на эти горы и лес,
не одними своими ушами слушаете этот
шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе…
Я
хотел было что-то ответить, но
не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с
шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул в мою комнату, задвинулся на защелку и,
не зажигая свечки, бросился на мою кровать, лицом в подушку, и — плакал, плакал. В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Молодые мои спутники
не очень, однако ж, смущались
шумом; они останавливались перед некоторыми работницами и ухитрялись как-то
не только говорить между собою, но и слышать друг друга. Я
хотел было что-то спросить у Кармена, но
не слыхал и сам, что сказал. К этому еще вдобавок в зале разливался запах какого-то масла, конечно табачного, довольно неприятный.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер. Волны с
шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах.
Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что
не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
В конце прошлого века о правилах уличного движения в столице и понятия
не имели: ни правой, ни левой стороны
не признавали, ехали — кто как
хотел, сцеплялись, кувыркались… Круглые сутки стоял несмолкаемый
шум.
— Гаршнеп обыкновенно очень смирен, вылетает из-под ног у охотника или из-под носа у собаки после долгой стойки без малейшего
шума и летит, если
хотите, довольно прямо, то есть
не бросается то в ту, то в другую сторону, как бекас; но полет его как-то неверен, неровен, похож на порханье бабочки, что, вместе с малым объемом его тела, придает стрельбе гаршнепов гораздо более трудности, чем стрельбе дупелей, особенно в ветреное время.
— Дупель, взлетывая, производит крыльями
шум или шорох, по которому опытное ухо охотника сейчас отличит его от бекаса,
хотя бы он вылетел сзади; но потом летит тихо, так что его глухого покрякивания
не слыхать, и садится гораздо скорее, чем бекас.
Актер оказался совсем
не лишним. Он произвел сразу много
шуму и поднял падавшее настроение. И поминутно он кричал зычным голосом: «Кельнер! Шампанскава-а-al» —
хотя привыкший к его манере Симеон очень мало обращал внимания на эти крики.
Всеми этими допытываниями он как бы
хотел еще больше намучить и натерзать себя, а между тем в голове продолжал чувствовать ни на минуту
не умолкающий
шум.
— Вдруг —
шум, хохот, факелы, бубны на берегу… Это толпа вакханок бежит с песнями, с криком. Уж тут ваше дело нарисовать картину, господин поэт… только я бы
хотела, чтобы факелы были красны и очень бы дымились и чтобы глаза у вакханок блестели под венками, а венки должны быть темные.
Не забудьте также тигровых кож и чаш — и золота, много золота.
В продолжение дороги кучеру послышался в экипаже
шум, и он
хотел было остановиться, думая,
не господа ли его зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович вышел в свой кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел на ее половину. Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
Или тоже сидишь за книгой и кое-как сосредоточишь все внимание на то, что читаешь, вдруг по коридору услышишь женские шаги и
шум платья, — и все выскочило из головы, и нет возможности усидеть на месте,
хотя очень хорошо знаешь, что, кроме Гаши, старой бабушкиной горничной, никто
не мог пройти по коридору.
Я воротился на двор, к Ардальону, — он
хотел идти со мною ловить раков, а мне хотелось рассказать ему об этой женщине. Но его и Робенка уже
не было на крыше; пока я искал их по запутанному двору, на улице начался
шум скандала, обычный для нее.
— Вы правы. Так будет приятнее и ему и мне.
Хотя… Нет, вы действительно правы. У нас есть план, — продолжала Биче, устраняя озабоченную морщину, игравшую между тонких бровей, меняя позу и улыбаясь. — План вот в чем: оставить пока все дела и отправиться на «Бегущую». Я так давно
не была на палубе, которую знаю с детства! Днем было жарко. Слышите, какой
шум? Нам надо встряхнуться.
Я понял. Должно быть, это понял и Бутлер, видевший у Геза ее совершенно схожий портрет, так как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее
не знать. Она этого
хотела, стало быть, имела к тому причины. Пока, среди
шума и восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», — сказали ее ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
При устьях впадающих речек и ручьев всегда держится мелкая рыбешка, а около нее держатся все породы хищных рыб: щуки, жерихи, судаки, окуни и даже головли, которые, несмотря на свою нехищную, по-видимому, породу очень охотно глотают маленьких рыбок. В глубоких ямах, выбиваемых паденьем полой воды под вешняками или скрынями, всегда водится много крупной рыбы. Под
шумом воды, падающей с мельничных колес, также всегда стоит рыба,
хотя и
не так крупная.
Ответа
не последовало. Но вот наконец ветер в последний раз рванул рогожу и убежал куда-то. Послышался ровный, спокойный
шум. Большая холодная капля упала на колено Егорушки, другая поползла по руке. Он заметил, что колени его
не прикрыты, и
хотел было поправить рогожу, но в это время что-то посыпалось и застучало по дороге, потом по оглоблям, по тюку. Это был дождь. Он и рогожа как будто поняли друг друга, заговорили о чем-то быстро, весело и препротивно, как две сороки.
Серебряков. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным товарищам — и вдруг, ни с того ни с сего, очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут глупых людей, слушать ничтожные разговоры… Я
хочу жить, я люблю успех, люблю известность,
шум, а тут — как в ссылке. Каждую минуту тосковать о прошлом, следить за успехами других, бояться смерти…
Не могу! Нет сил! А тут еще
не хотят простить мне моей старости!
— Всё журит: «Дело, говорит, делай… Я, говорит, книжника
не хочу…» Но ежели мне противно за стойкой торчать?
Шум, гам, вой, самого себя
не слышно!.. Я говорю: «Отдай меня в приказчики, в лавку, где иконами торгуют… Покупателя там бывает мало, а иконы я люблю…»
Не зная, что сказать на это, Илья молчал,
хотя всегда чувствовал в себе сильное желание возражать товарищу. И все молчали некоторое время, иногда несколько минут. В тёмной яме становилось как будто ещё темнее. Коптила лампа, пахло углями из самовара, долетал глухой, странный
шум: гудел и выл трактир, там, наверху. И снова рвался тихий голос Якова...
Илья почувствовал, что лгать было
не нужно, и ему стало неловко. Наверх он шёл
не торопясь, чутко прислушиваясь ко всему, точно ожидая, что кто-то остановит его. Но, кроме
шума ветра, ничего
не было слышно, никто
не остановил юношу, и он внёс на чердак к женщине вполне ясное ему, похотливое,
хотя ещё робкое чувство.
Даже из тёмной массы городских зданий, сзади Ильи,
не долетало до поля
шума жизни,
хотя ещё было
не поздно.
Чуть только где-нибудь по соседству к его нумеру, после десяти часов вечера слышался откуда-нибудь веселый говор, смех, или
хотя самый ничтожный
шум, m-r le pretre выходил в коридор со свечою в руке, неуклонно тек к двери, из-за которой раздавались голоса, и, постучав своими костлявыми пальцами, грозно возглашал: «Ne faites point tant de bruit!» [
Не шумите так! (франц.).] и затем держел столь же мерное течение к своему нумеру, с полною уверенностью, что обеспокоивший его
шум непременно прекратится.
— Конечно-с, нынче
не прежние времена,
не дают очень командовать родителям над детьми!.. Понимает это!..
Шуму только и огласки еще больше
хочет сделать по Москве.
Услыхавшая
шум няня стояла в дверях. Я всё стоял, ожидая и
не веря. Но тут из-под ее корсета хлынула кровь. Тут только я понял, что поправить нельзя, и тотчас же решил, что и
не нужно, что я этого самого и
хочу, и это самое и должен был сделать. Я подождал, пока она упала, и няня с криком: «батюшки!» подбежала к ней, и тогда только бросил кинжал прочь и пошел из комнаты.
Так торжественно прошла во мне эта сцена и так разволновала меня, что я
хотел уже встать, чтобы отправиться в свою комнату, потянуть шнурок стенного лифта и сесть мрачно вдвоем с бутылкой вина. Вдруг появился человек в ливрее с галунами и что-то громко сказал. Движение в зале изменилось. Гости потекли в следующую залу, сверкающую голубым дымом, и, став опять любопытен, я тоже пошел среди легкого
шума нарядной, оживленной толпы, изредка и
не очень скандально сталкиваясь с соседями по шествию.
Ганувер посмотрел в сторону. Тотчас подбежал слуга, которому было отдано короткое приказание.
Не прошло минуты, как три удара в гонг связали
шум, и стало если
не совершенно тихо, то довольно покойно, чтоб говорить. Ганувер
хотел говорить, — я видел это по устремленным на него взглядам; он выпрямился, положив руки на стол ладонями вниз, и приказал оркестру молчать.
Он вышел, а я подошел к кровати, думая,
не вызовет ли ее вид желания спать. Ничего такого
не произошло. Я
не хотел спать: я был возбужден и неспокоен. В моих ушах все еще стоял
шум; отдельные разговоры без моего усилия звучали снова с характерными интонациями каждого говорящего. Я слышал смех, восклицания, шепот и, закрыв глаза, погрузился в мелькание лиц, прошедших передо мной за эти часы…
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким
шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы,
не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон
захотел искушать их, то
не выбрал бы эту минуту...
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на
шум падающих вод,
хотя человек,
не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах,
не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Как только ушел смотритель, Настя бросилась к окну, потом к двери, потом опять к окну. Она
хотела что-то увидеть из окна, но из него ничего
не было видно, кроме острожной стены, расстилающегося за нею белого снежного поля и ракиток большой дороги, по которой они недавно шли с Степаном, спеша в обетованное место, где, по слухам, люди живут без паспортов. С каждым
шумом у двери Настя вскакивала и встречала входившего словами: «Вот я, вот! Это за мною? Это мое дитя там?» Но это все было
не за нею.
И теперь она
хотела только одного: объяснить людям и доказать им точно, что она
не героиня, что умирать вовсе
не страшно и чтобы о ней
не жалели и
не заботились. Объяснить им, что она вовсе
не виновата в том, что ее, молоденькую, незначительную, подвергают такой смерти и поднимают из-за нее столько
шуму.
Четверту ночь к нему ходила
Она и пищу приносила;
Но пленник часто всё молчал,
Словам печальным
не внимал;
Ах! сердце полное волнений
Чуждалось новых впечатлений;
Он
не хотел ее любить.
И что за радости в чужбине,
В его плену, в его судьбине?
Не мог он прежнее забыть…
Хотел он благодарным быть,
Но сердце жаркое терялось
В его страдании немом,
И как в тумане зыбком, в нем
Без отголоска поглощалось!..
Оно и в
шуме, и в тиши
Тревожит сон его души.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику; волны моря гораздо выше волн этих озер, потому буря на море возвышенное явление,
хотя бы никому
не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра,
шум и рев его гораздо сильнее
шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Иногда канонада становилась сильнее; иногда мне смутно слышался менее громкий, глухой
шум. «Это стреляют ружейными залпами», — думал я,
не зная, что до Дуная еще двадцать верст и что болезненно настроенный слух сам создавал эти глухие звуки. Но,
хотя и мнимые, они все-таки заставляли воображение работать и рисовать страшные картины. Чудились крики и стоны, представлялись тысячи валящихся людей, отчаянное хриплое «ура!», атака в штыки, резня. А если отобьют и все это даром?
Шум, поднимаемый в нижних больших покоях плодомасовского дома, бывал иногда столь неосторожен, что будил самое спящую на антресолях Марфу Андревну; но как подобный
шум был для Марфы Андревны
не новость, то она
хотя и сердилась за него понемножку на своих челядинцев, но никогда этим
шумом не тревожилась и
не придавала ему никакого особого значения.